или зарегистрироваться

Ещё

Елена Кривонос: «Абсурд – это наше все»

25 июля 2018 в 12:24

Давным-давно, наверное, лет 10-11 назад, 7 «А» класс в добровольно-принудительном порядке отправился в Могилевский драматический театр на спектакль о трагической любви солдата и медсестры во время Великой Отечественной войны. История была бы трогательной и довольно простой, если бы ни одно «но»: одной из ключевых героинь спектакля была Смерть. В черном платье с пепельным лицом она плавала по сцене, строила козни влюбленным и рассуждала о неизбежности конца. Не могу сказать почему, но этот образ запал мне в душу.

Много позже я узнала, что поразительную Смерть сыграла Елена Кривонос. Потом я видела и другие спектакли, где играла Елена, и каждый ее образ захватывал и поражал. Конечно, захотелось пообщаться с актрисой, узнать больше и понять глубже. Елена на интервью согласилась, и в течение часа отвечала на вопросы о театре, профессии и жизни.

— Кем Вы мечтали стать в детстве? Как пришли в свою профессию?

— В детстве я мечтала о приюте для животных, а еще хотела стать сыщиком. Тогда был детективный фильм с молодым Харатьяном в главной роли. И мне казалось, что это так романтично и круто ловить негодяев и помогать хорошим людям. В итоге, не ловлю негодяев, хорошим людям не помогаю… А актрисой… Это случилось уже в сельхоз академии. Там была театр-студия, в которую меня привела подруга. Я побыла там несколько дней, и мне показалось, что я не очень подхожу. Примерно через год, я все-таки вернулась.

В детстве я мечтала о приюте для животных, а еще хотела стать сыщиком.

— А какая была первая роль?

—

Виктор Петрович Куржалов ставил по Брехту спектакль «Трехгрошовая опера». Мы там были проститутками. Было забавно.

— Каково было работать первый раз?

— Было очень интересно. Первые полгода я просто смотрела, было так скучно-скучно. А потом меня взяли в работу, репетировать было очень круто. Но на премьере (а мы стояли на тумбах) тумба подо мной ходила ходуном, потому что очень дрожала ножка. Такой зажим.

— А когда этот зажим прошел?

— У меня есть ощущение, что зажим полностью не уходит. Зажим проходит, когда во время спектакля (условно очень, без шизофрении) не ты. Есть какая-то микро-безответственность за то, что ты делаешь. То есть это же персонаж, я тут причем? Тогда ножка не трясется. А если вдруг зациклишься на своих переживаниях, затрясется обязательно.

— Среди Ваших ролей есть очень сложные образы (например, Смерть или Зура из «Норд-Оста»). Какая роль далась сложнее всего и почему? Как Вы морально готовитесь к таким ролям?

— Так же как и ко всем другим. Только эмоциональные затраты в каком-то смысле больше. Наверно, больше ищешь погружения, ищешь, что ты хочешь сказать и почему. Пытаешься понять, что с твоим персонажем в это время происходит и для чего, в итоге, ты хочешь это рассказать. Или, наоборот, не хочешь. Такое тоже бывает. Что касается этих ролей, там все было четко, предельно понятно. Постоянно хотелось больше, казалось, что еще не все сказано.

— На «Норд-Осте» я проплакала почти весь спектакль. А каково было Вам?

— Мы когда только-только читали, ревели все. Режиссер тоже ревел. В этой истории нет ничего сверхсложного. Есть обычные люди, в необычной ситуации, от этого не перестающие быть простыми людьми. Все. Недавно смотрели какой-то фильм о ВОВ. И я подумала, что мы привыкли использовать обобщенные понятия: есть фашисты, есть герои и еще что-то. Но ведь, если присмотреться, все делали обычные люди, что с одной, что со второй стороны. И как человеческий поступок, это приобретает совсем другое значение. Так и в этом спектакле.

— Говорят, что рассмешить сложнее, чем заставить плакать. Это так?

— Мне кажется рассмешить все же сложнее. Но имеет значение как смешить. То есть откровенными комедиями-комедиями рассмешить зрителя несложно. Но бывает сложно внутри. Особенно, если она дурацкая-дурацкая, и ты понимаешь, что мысли там, как таковой, не присутствует, просто нужно все время находится в этом придурковатом состоянии. А иногда это состояние: ну вот прям не сегодня.

— Каким, на Ваш взгляд, должен быть идеальный режиссер?

— Тут вообще рецептов никаких не существует. Да нет идеальных режиссеров. Интересно с тем, кто как личность интересен. Это круто. Например, Михаил Лашицкий.. Он пропасть какая-то. Его мироощущение потрясающе. Там можно много-много-много всего сделать.

— Хотелось бы Вам поработать над моноспектаклем? Какую историю Вы бы рассказали?

— Мысли были. Берешь пьесу, начинаешь думать, ковырять, проходит неделя/месяц и уже эту тему внутри расковыряла. И дальше мне становится неинтересно и это ни во что не выливается. Режиссеры моноспектакли из разряда «вот блин, это точно твое» не предлагают. Поэтому пока я не знаю, что мое. Может когда-нибудь…

— Есть ли режиссер и/или драматург, с которым Вам хотелось бы поработать? Возможно, Вас интересует какой-нибудь театр или независимый проект?

— Да, есть. Например, чудесный Юра Диваков, который в свое время проводил театральные эксперименты в Могилеве, потом стал работать в Минске и Гомеле. Я его очень люблю, как человека, он еще одна такая пропасть. Очень крутой. Повторила бы какой-нибудь эксперимент с Валентиной Григорьевной Ереньковой. Поработала бы с потрясающим Женей Корнягом. Крутая Катя Аверкова со своим мышлением, уже вроде бы понятным и привычным, но работать все равно очень интересно и хорошо.

Вся реальность соткана из абсурдов. И в театре это самое интересное.

— Создается впечатление, что Вам близок театр абсурда. Так ли это? Как Вы сами считаете?

— Наверное, да, близок. Вообще, нестандартная точка зрения на стандартную ситуацию – это очень круто, это заставляет мозг работать, заставляет земной шарик поворачиваться. Это же что-то потрясающее, когда совершенно примитивная блоха размышляет о ницшеанстве. Абсурд – это наше все. Вообще, вся реальность соткана из абсурдов. И в театре это самое интересное. Все что прямолинейно и плоско, мне, как зрителю, скучно.

Актриса в стенах Могилевского драматического театра

— Как Вы воспринимаете начинающих актеров? Вам бы хотелось научить их или переучить?

— Вот точно не учить, не переучивать, не отучивать не хочу и не берусь. Вообще, я их безумно люблю! Каждый из них такая Личность, что за ними даже наблюдать интересно. Они просто потрясающие, великолепные, гораздо умнее и лучше нас. Когда-нибудь они тоже станут ленивыми и хорошо, если не зазнайками. Но то, с чем приходят люди в начале, – это вселенная. Дальше они уже начинают приобретать границы. Как и все мы. До этого, кажется, что мир безграничен. И хорошо бы они дольше оставались в этом состоянии.

— Это здорово. Обычно начинающим говорят, мол, сиди тихонько и молчи, ты ничего не знаешь.

— Мы же тоже ни фига не знаем. Каждая новая работа приводит к пониманию, что ты ничего не понимаешь. Опыт, который был «до», вообще не спасает. Ну, кроме того, что по сцене ты уже ходил, и сейчас, вроде, все то же самое. Но работа же совсем другая, поэтому каждый раз как первый. А если ты уже такой заматеревший столб, то это, мне кажется, сложная ситуация, в театре, во всяком случае.

— В современном театре исчезают границы: со сцены звучит мат, появляется «обнаженка», ставят «попсовые» спектакли и т.д. Как Вы на это смотрите?

— Я очень стараюсь вести себя интеллигентно, деликатно, в тех случаях, когда по-другому уж совсем нельзя. Но на самом деле, я матерюсь. Поэтому мат меня не смущает, если это не просто трешак такой, не просто ради этого. При правильном использовании мат становится уместным и даже каким-то приличным. Иногда это вообще не важно. По поводу хороших и плохих спектаклей, я задавала себе этот вопрос. И чем дальше, тем больше я понимаю, что не могу в этой ситуации пользоваться оценочной категорией. Есть спектакли, на которые я не пойду. Они пользуются бешеной популярностью, например. Есть спектакли, на которые никто не ходит, но это мое. Но ни на один я не могу поставить клеймо.

Импровизация… Люблю, просто люблю. Не могу по-другому.

— Пару лет назад на встрече со студентами-журналистами МГУ им. Кулешова Вы сказали: «Если не будет зоны для импровизации – я сдохну». Ваше мнение изменилось?

— До сих пор подпишусь. Во время работы над спектаклем сживаешься с персонажем зачастую так, что знаешь о нем больше, чем режиссер. Поэтому находишь моменты, где просто можно пожить. Спокойно, ни от кого не завися, сюжетную линию не сломав, можно ощутить свободу. Это есть в каждом спектакле. Бывает, ты этого еще не чувствуешь. Но через спектакль, второй – третий, все равно найдется это место. Импровизация… Люблю, просто люблю. Не могу по-другому.

— А как на это реагируют Ваши партнеры?

—

В таких случаях можно застрять, можно остановить действие вообще, тогда с моей стороны это будет свинство. Но мне везло, и, я надеюсь, будет везти и дальше. До сих пор партнеры подхватывали, и создавался такой микромир (параллельно всему уже созданному), который добавлял какую-то новую грань.

— Что значит быть актрисой? Это как?

— Без понятия. Я не знаю. Не сложилось у меня кого-то ощущения. Для меня очень странный вопрос «Кем ты работаешь?» Как ответить, актрисой? То есть безработная?! Вроде нет. Я вообще не понимаю, что это такое.

— На той же встрече Вы сказали, что возможно не являетесь настоящей актрисой из-за отсутствия традиций и типичных актерских страхов (вроде снов, где забывается текст на сцене). Ваше мнение изменилось?

— Нормально же, я умные вещи сказала. Все так. Я ненастоящая. Хорошо бы быть настоящим человеком, а настоящей актрисой – это так. Самое страшное – это придавать большое значение всему здесь происходящему. Есть важные моменты, но в этом всегда присутствует тот элемент игры, за который ты все равно никогда не выйдешь. Все, что рождается в зале – рождается в зале, в любом случае ни в тебе. Этот элемент «ненастоящности» никогда не пропадает. Можно, конечно, вдариться в шизофрению и реально погрузиться до такой степени, что нужны будут медики. Но мне кажется, это никому не интересно. Зритель просто не поверит. Наша искренняя эмоция в жизни имеет другое выражение.

Хорошо бы быть настоящим человеком, а настоящей актрисой – это так.

— Как Вы воспринимаете критику? Вы прислушиваетесь к театральным критикам?

— Как профессия, мне кажется, во всяком случае, на белорусском пространстве, театральная критика себя изжила. Я знаю, что говорят о других спектаклях, в которых я не принимаю участия. Либо хвалят ни за что, либо ругают ни за что. Критика перестала быть конструктивной, она не помогает построить мир… Поэтому мне все равно. Критик не может существовать, как истина в последней инстанции. Если критик не подключен к мнению художника, к мнению зрителя, то он не может навести мосты между зрителем и театром.

— Что Вас вдохновляет в работе? Из чего Вы черпаете свою творческую силу?

— Не знаю. Сложно сказать, потому что каждый раз по-разному. Бывает, в жизни параллельно с репетициями что-то происходит. В таких случаях либо ты на подъеме, либо, наоборот, всеми силами стараешься достать себя из ямы, и, порой, это даже продуктивнее.

— Какое самое яркое воспоминание о театре за 16 лет работы?

— Это очень сложно. Хоть записывай. Каждый день происходят какие-то микро-события. Наверное, это плохо, но я не волоку за собой такие воспоминания. Но самая эпичная и очень любимая мною история – это мой первый приезд в Могилев для того, чтобы устроится на работу. Во время ремонта театр находился в здание филармонии. Когда работы закончились, труппа вернулась в родное здание, а вывеска осталась. Поэтому в поисках театра я шлялась по филармонии, пока не спросила в гардеробе, а где же драматический театр. И тетка мне сказала: «Где-где?! В драматическом театре!». И я так скромненько: «Но написано, что это и есть здесь?» – «Няма их тута!». С этого началась моя любовь к Могилеву.

— Что Вас занимает в свободное от театра время, в жизни?

— В жизни – собаки. Две мои собаки. Люблю велик, прогулки, природу. Бывают дни (сейчас в меньшей степени), когда нужна тишина. В разгар репетиций, разговоров, встреч иногда понимаешь, что все, предел. Начинаешь закрываться. В такие моменты так нужны 3 дня, но их никто не даст. Тогда начинается мое сумасшествие. Социум ужасен. Он не дает от себя отстраниться. Чем бы ты ни был занят, тебя все время пытаются втянуть в какую-то группировку. А я большое скопление людей терпеть не могу. И вообще группы по принуждению терпеть не могу.

Я и так-то невыносима, а тут совсем беспредел. Не умею жить по графику.

— Как и во сколько должно начаться Ваше утро, чтобы было хорошо?

— Каждый день по-разному. В некоторые дни не хочется вставать вообще, в некоторые ты просыпаешься и думаешь: «Давайте, пусть начинается день!». Иногда можно сидеть до 4 утра, что я практикую все чаще, а потом куда-то очень далеко поехать. Когда какой-то очень ранний выезд, я могу вообще не спать. В это время в автобусе все вешаются, а у меня начинается бешеная движуха. Я и так-то невыносима, а тут совсем беспредел. Не умею жить по графику. Бывает я от этого очень страдаю, бывает – кайфую, но идеальную среду представить себе не могу. Не знаю, куда меня поведет.

— А есть ли у Вас жизненное кредо или девиз?

— Кто, если не мы. Все. Наверное, это моя любимая ситуация, когда все отказываются. В таких случаях можно спокойно ковырять что-то в одиночку. Просто я поганый социопат и интроверт. Для меня сложны даже телефонные разговоры. Есть очень близкие друзья, которые понимают и все хорошо, а есть люди, с которыми очень хорошие отношения, но они обижаются. А это не зависит от степени близости, давности знакомства. Просто вот сейчас так. И каждый раз заново объясняю: «Нет, нет. Не забыла». И чем чаще приходится объяснять, тем меньше потом хочется возобновлять общение.

— Если бы у Вас была возможность поговорить с любым известным человеком любой эпохи, кто бы это был, и о чем бы шла речь?

— На самом деле с каждым интересно, с каждым – планета. Поэтому все равно с кем, был бы человек хороший.

^{Ксения Труш для vMogileve.by}

Нашли опечатку? Выделите фрагмент текста с опечаткой и нажмите Ctrl + Enter.

Интриги, сплетни и еда: как мы вместе с могилевчанками сжигали жирок

Кофейная карта Могилёва. Спойлер: мы не умерли от передоза

История моей кошки: как Кеша меня в ветклинику водила

ТОП-5 мест для фотосессии к Хэллоуину в Могилеве